Таких, как Садырин, не забывают
В такие дни титулы отходят на второй план: столь ли важно, каких тренерских высот он добивался? Главное, что Садырина любили. Павел Федорович умел дарить радость. Он помнил всех, кто проходил через его жизнь. И его тоже будут помнить. Иного не дано.
Когда руководство ЦСКА выделило Павлу Федоровичу личную охрану, он никак не мог понять, зачем. Садырину некого было бояться. Да, многие за излишнюю садыринскую эмоциональность и прямоту его ненавидели, как ненавидят тех, кто гордо идет впереди. Но никто и никогда не поднял бы на него руку. Перед личностями, подобными Павлу Федоровичу, с отважным чертиком внутри, наоборот, обычно пасуют.
Сейчас, когда вот уже несколько часов в памяти раз за разом выплывают эпизоды, связанные с этим ярким человеком, многое воспринимается несколько иначе. И тот вопрос его, зачем мне охрана, теперь тоже звучит с каким-то особым оттенком. Думается, уже тогда в августе Павел Федорович чувствовал, что ему осталось недолго.
Прошедшие через войну умеют видеть смерть на расстоянии. Когда Садырина показали плачущим над гробом Сергея Перхуна, знакомый боевой офицер спецназа тяжело вздохнул: "Это живой труп. Думается, ему не более месяца отмерено".
Я тогда ужаснулся и не поверил. Да и как можно было поверить в то, что по-прежнему самый улыбающийся тренер страны, человек, не испытывающий недостатка в эмоциях, способный увлечь и сплотить вокруг себя, может находиться на грани.
Просто Павел Федорович был настоящим мужиком, очень сильным человеком. Не мог он уступить недугу и уж тем более не мог свою внутреннюю боль вынести на всеобщее обозрение. Он очень не любил, когда его жалеют. Может, потому и выжал максимум из своего положения, урвал у судьбы пару откровенных месячишек. Говорят, до последнего, пока не слег, он вопреки всему наслаждался жизнью: даже танцевать на одной здоровой ноге пытался и что-то мастерил своими руками — вся его натура сопротивлялась бездействию. Не зря же как-то Садырин полушутя сравнил себя с вечным двигателем. К всеобщей скорби, ничего вечного в природе не существует.
В иной мир Павел Федорович должен был уйти с легким сердцем — ему не за что себя корить. Хотя, полагаю, он все же умер с осадком на душе. Как-то именитый тренер признался, что считает себя повинным в смерти Сережи Перхуна: "Это ведь я его взял в ЦСКА". И как Садырина ни пытались переубедить, смерть вратаря очень сильно подорвала его силы. Павел Федорович всегда нес ответственность перед самим собой за друзей, игроков, порой незнакомых людей — сжигал себя переживаниями. Даже спустя 10 лет после гибели Михаила Еремина он не мог сдержать слез из-за случившегося. И для многих подобная сентиментальность в общем-то жесткого, не боящегося наносить обиды наставника была шокирующей. Впрочем, в Садырине было предостаточно всего шокирующего. Он вообще считался мастером неоднозначных иногда и не укладывающихся в голове поступков. Не каждый ведь способен, имея за спиной два потрясающих чемпионства, статус экс-тренера сборной России, выводившего команду на первенство мира, без каких-либо ужимок возглавить на тот момент третьеразрядный "Рубин" или уехать поднимать узбекский футбол. Объяснения и в том, и в другом случае были на удивление просты: "Хочу работать!" А имидж, статус, реноме и прочие чуждые Садырину понятия его не волновали.
Потрясающая для нашего времени закономерность: куда бы Павла Федоровича ни забрасывала судьба, он неизменно возвращался к родным пенатам, возвращался, когда было трудно, когда надо было спасать. И всякий раз, будь то питерские или армейские болельщики, они воспринимали очередной приход легенды как подарок свыше. Конечно, не всегда Садырин полностью оправдывал возложенные на него надежды. Но определенных успехов обязательно добивался. По крайней мере, он никогда ничего не разрушал. В основном тонко исправлял, создавал предпосылки на будущее. Потому-то никогда не кусал себе локти и считал, что карьера ему удалась. Единственное, что хотел вычеркнуть из прошлого, так это сборную. Период работы с национальной командой России Павел Федорович называл потерянным временем. С какой же болью в голосе даже спустя 7 лет он об этом говорил! Очевидно, что человек жил не столько умом, сколько сердцем — был искренним во всем. Таких не забывают!
