Я - Диего
С этого номера "Советский спорт" начинает публикацию избранных глав из автобиографии Диего Марадоны "Я - Диего", написанной им в прошлом году во время пребывания на Кубе. "Я - Диего" - это история футбольного гения и сумасшедшего в одном лице, который чувствовал себя как рыба в воде только с мячом в ногах. Это история безграничной любви к футболу и ненависти к тем, кто видит в этой игре, обожаемой столькими людьми, всего лишь средство для зарабатывания миллионов долларов. И в то же время это книга не только о футболе, но и о том, что знаменитый аргентинец пережил за 40 лет своей жизни, о том, что оставило в его сердце наиболее глубокий след.
Проходя на острове Свободы курс избавления от наркотической зависимости, Марадона работал над этой книгой в течение 94 дней, наговорил 38 часов диктофонных записей, которые впоследствии были расшифрованы аргентинскими журналистами Даниэлем Аркуччи и Эрнести Черкисом Бьяло.
На страницах книги лучший, по мнению многих специалистов и болельщиков, игрок за всю историю футбола делится с читателем откровениями, вспоминая наиболее яркие и интересные моменты своей жизни. Здесь можно найти все то, что ранее оставалось "за кадром" - от жесткой критики в адрес бывшего тренера сборной Аргентины Даниэля Пассареллы до нелицеприятных высказываний о Пеле, Жоао Авеланже и даже Папе Римском. Никогда раньше Марадона не рассказывал о тайнах своей футбольной карьеры от первого лица и вот теперь решился "рассказать все".
Первое издание книги "Я - Диего" было выпущено в Аргентине тиражом 150 000 экземпляров на испанском языке и в ближайшее время должно поступить в открытую продажу в 28 странах мира. Тем не менее читатели "Советского спорта" первыми в России узнают наиболее интересные факты из биографии Марадоны, чья загадочная персона будет привлекать к себе внимание еще много-много лет.
НОВЫЙ ОТСЧЕТ С КУБЫ
Я начинаю писать эту книгу в Гаване. В конце концов я решил рассказать все. Не знаю, но мне всегда казалось, что многие вещи еще остались недосказанными. Относительно сказанного мной ранее я не уверен, что это было самое важное из того, о чем я мог бы поведать.
Здесь, вечерами, наслаждаясь кубинской сигарой, я начинаю вспоминать. Это приятно делать, когда ты в порядке и когда, несмотря на ошибки, тебе уже не нужно в чем-то раскаиваться. Страшно переживать прошлое, когда ты вышел из самых низов и знаешь, что все с тобой случившееся - это сплошная борьба.
Знаешь, откуда я происхожу? Знаешь, как началась эта история?
Я хотел играть, но не знал, в каком амплуа я буду чувствовать себя лучше всего... У меня не было ни малейшего представления об этом. Сначала я был защитником. Мне всегда нравилось играть на позиции либеро, и меня все еще тянет занять это место на поле, даже сейчас, когда мне едва позволяют прикоснуться к мячу, потому что боятся, что мое сердце разорвется. На позиции либеро на все смотришь сзади, все поле перед тобой, у тебя мяч и ты говоришь: "Давайте туда, бегите в другую сторону"; ты - хозяин команды. Спокойствие мне приносила только игра в футбол. И это ощущение - именно это - всегда было при мне, вплоть до сегодняшнего дня: дай мне мяч, и я буду развлекаться; я хочу победить и при этом хочу победить красиво. Дай мне мяч и позволь мне делать то, что я умею. И это потому, что я играю для людей; они - самое главное. Они тебя настраивают на игру, но в то же время их нет на поле в отличие от того, кто развлекается больше всех... Так мы поступали во Фьорито, и то же самое я делал всегда, независимо от того, в каком месте я играл - на "Уэмбли" или на "Маракане" при ста тысячах зрителей.
Еще играя во Фьорито, мы бросали вызов всем и вся. Мы бросали вызов даже солнцу. Моя мама, Тота, которая за мной ухаживала и все время меня баловала, говорила мне: "Пелу, ты будешь играть... но после пяти, когда сядет солнце". А я ей отвечал: "Да, мамочка, конечно, не беспокойся". И в два часа дня мы выходили из дома с моим другом Негро, с моим кузеном Бето и еще с кем-нибудь, а в два пятнадцать уже играли, до изнеможения, под лучами палящего солнца! И нам было наплевать на все, мы убивали себя игрой... В семь часов вечера мы брали небольшой перерыв, просили воды в каком-нибудь доме и продолжали играть, пока не потемнеет и на небе, и в глазах. И сейчас, когда я от кого-нибудь слышу, что "это поле недостаточно освещено", меня так и подмывает сказать: "Да я играл в настоящих потемках, сукин ты сын!" Я не знаю, были ли мы "детьми улицы" - скорее "детьми потрерос*". Если предки нас искали, они всегда знали, где мы находимся, - на поле, с мячом в ногах.
Так проходили все субботы и воскресенья, а в рабочие дни мы начинали играть с пяти, так как я должен был идти в школу. Я учился в школе "Ремедиос де Эскалада де Сан-Мартин", прямо напротив станции Фьорито. В школу я ходил потому, что должен был это делать, чтобы не расстраивать моих стариков. Все остальное, чем я занимался, каждый мой шаг, обязательно были связаны с мячом. Если Тота меня куда-нибудь посылала, она мне давала в руки что-нибудь, напоминающее футбольный мяч, чтобы мои ноги были в действии: апельсин, бумажные шарики или тряпичный мячик. Таким способом я поднимался на мост, прыгая с одной ноги на другую, чеканя мячик правой ногой и ударяя по нему левой - так, так, так... Так я ходил в школу или в любое другое место, выполняя поручение Тоты. Люди оборачивались и смотрели на меня, ничего не понимая. Те же, кто меня знал, уже не удивлялись. Это были мои друзья, пареньки, с которыми я делил все, вплоть до порции пиццы. Мы шли вчетвером или впятером в Ла Бланкеаду, к мосту Альсина, где до сих пор делают самую лучшую пиццу в мире, и там мы покупали одну-единственную порцию на всех и съедали ее - каждый по малюсенькому кусочку.
МОЕ ДЕТСТВО
У меня хорошие воспоминания о моем детстве, хотя район Вилья Фьорито, где я родился и вырос, я могу охарактеризовать только одним словом: борьба. Во Фьорито, если ты позволяешь себя сожрать, тебя сожрут, а если нет - значит нет. Я помню, что зимой там было очень холодно, а летом - очень жарко. Наш дом был трехкомнатным: ты проходишь через входную дверь со звонком, попадаешь в некоторое подобие "патио"** и наконец в сам дом. Столовая, где готовилась еда и поедалась нами, и где мы делали уроки. Справа была комната моих родителей, а налево, не больше чем два метра на два, комната братьев. Восьми братьев и сестер. Когда шел дождь, нужно было прятаться от падающих с потолка капель, потому что внутри дома ты промокал больше, чем снаружи. У нас были ванна и умывальник, но не было воды; тогда я и начал заниматься "гирями", поднимая вместо них двадцатилитровые ведра из-под машинного масла.
Мы их использовали для того, чтобы носить в них домой воду от единственной колонки в квартале, чтобы моя мама могла стирать, готовить и т.п. И также для того, чтобы мы могли купаться: рукой осторожно льешь на себя воду из ведерка, чтобы она попала на каждый участок твоего тела. Труднее всего было мыть голову, и зимой мы старались избегать этой процедуры.
На самом деле у нас было не слишком много способов заработать себе на развлечения, но с моим другом Негро мы делали небольшие бочонки и потом их продавали. Ну и, конечно же, у меня был мяч. Футбольный мяч стал самым приятным подарком, который мне сделали в жизни: его мне дал мой кузен Бето, Бето Сарате, сын тети Нены. Это был мой первый кожаный мяч; и я, тогда еще трех лет от роду, спал всю ночь с ним в обнимку.
Я всегда говорю, что стал профессионалом, начиная с самого маленького возраста: я играл за команду, которая приглашала меня первой, иногда меня не отпускали из дома, и тогда я ревел как сумасшедший. И все-таки за пять минут до начала нашего матча Тота всегда давала мне разрешение. Ну а для того, чтобы убедить дона Диего, моего отца, усилий требовалось значительно больше.
Я понимал своего старика, и как было не понять, если он буквально выбивался из сил, для того чтобы мы могли есть и учиться? И он очень хотел, чтобы я учился. Отец приехал во Фьорито из Коррьентес в 1955 году, уже после Тоты. Тота оказалась здесь первой, с моей старшей сестрой Аной на руках. Во Фьорито уже жила моя тетя Сара, и именно она сказала, что в Буэнос-Айресе им стало жить лучше. В Эскине оставался мой старик в ожидании новостей вместе с Ритой, другой моей сестрой, и своей матерью Дорой, моей бабушкой, чудо-человеком. Там он был лодочником, работал на дона Лупо, Гвадалупе Галарсу: на лодчонках перевозил скот на острова, когда река мельчала, и забирал его обратно, как только уровень воды поднимался для того, чтобы вновь вернуть животных на пастбища. Он жил на реке и знал все ее секреты. И знает их до сих пор. Там у него было все то, что ему нравилось, и то, что нравится мне теперь: рыбалка, асадо*** и футбол. Никто никогда не сделает такое великолепное асадо, как мой старик. И, как мне всегда рассказывали, он действительно хорошо играл в футбол, управлялся с мячом, как погонщик с мулом. Когда же Тота его позвала, он отправился в Буэнос-Айрес, чтобы найти работу. И нашел ее... На мельнице Тритумоль он работал с четырех утра до трех часов дня.
Каждый устраивается так, как может. Это было нелегко, а? Сначала они снимали маленький домик. Затем они поменяли его на другой, еще меньше, но лучше. И, наконец, перебрались в собственную развалюху из жести, дерева и кирпича, недалеко от пересечения улиц Асамор и Марио Браво. Этот домик сохранился и до сего дня почти в своем первозданном виде. Здесь родились Эльса, Мария, потом я, Рауль (Лало), Уго (Турко) и Клаудия (Кали).
Нужно было очень много работать, для того чтобы прокормить столько ртов. И мой старик работал, убивая себя. Поэтому я старался пакостничать как можно меньше, но... Иногда ему удавалось заработать, он покупал мне новые ботинки, но я разбивал их тут же, потому что играл в футбол целый день. От обиды можно было заплакать! И мы действительно плакали, потому что после того, как я их разбивал, мой отец обязательно давал мне довольно ощутимую затрещину. Но я рассказываю это не для того, чтобы поставить такой метод воспитания ему в вину... Тогда были другие времена и другие традиции... У моего старика не было времени со мной разговаривать! И в таком случае он должен был лупить меня. У него не было времени говорить со мной, как оно есть сейчас у меня, для того чтобы сказать Дальме или Джаннине: "Иди сюда, я хочу объяснить тебе это". Мой отец должен был спать, пусть даже и урывками, так как на следующий день он шел к четырем утра на фабрику. Я рассказываю это для того, чтобы все знали, что есть много семей, вынужденных жить так, и жизнь в этих условиях послужила мне хорошим уроком. Сегодня я признаюсь себе в том, что мой отец, дон Диего, является самым хорошим человеком из всех, кого я знаю, и повторяю это для всех, для него и для Тоты.
Это то, что я хочу вам передать: я закалился и стал более крепким, поскольку жил во Фьорито, но ощущения никогда не поменяются. И они не изменят меня. Я хочу передать всем, что те кумиры и идолы, которым люди поклоняются в своих домах, живут рядом с ними и такие же люди из плоти и крови, как они сами. Они не на телеэкранах и страницах журналов, они здесь... Поэтому я всегда говорю, что я не собираюсь быть примером для подражания. Разве что только для моих дочерей; только им я должен, и только они могут меня судить.
И правда то, что благодаря моему старику я никогда не был голодным. Поэтому у меня были крепкие ноги, несмотря на то, что сам я выглядел довольно субтильным. В соседних домах дети ели не каждый день, и по этой причине уставали раньше меня. В этом плане я выгодно отличался от остальных. Я никогда не думал, слышите - никогда - о том, что рожден, для того чтобы играть в футбол, что со мной будет происходить то, что потом произошло. Я мечтал, в частности, о том, что меня покажут по телевизору, а когда я был уже более известен, то сказал, что мечтаю о том, чтобы сыграть на Мундиале и стать чемпионом мира в составе сборной Аргентины. Но спросите любого - в то время об этом мечтал каждый аргентинский мальчишка. Я чувствовал, что с мячом я отличаюсь от остальных, и с мячом я выходил победителем из любой сложной ситуации.
СЕМЬ ПОЛЯН
Мы всегда играли по другую сторону от дома, на Семи Полянах. Это были огромные поля, некоторые из них имели ворота, а другие - нет. Семь Полян, если бы вы были таким комплексом, которые есть сейчас, с синтетическим покрытием и прочими удобствами! У тех полей не было и в помине ничего такого, но нам они казались самыми прекрасными. Когда мы начинали носиться, поднималась такая пылища, что создавалось впечатление, будто мы играли в тумане на "Уэмбли".
Одно из этих полей принадлежало клубу моего старика "Estrella Roja" ("Красная Звезда"), на котором я иногда играл. Другое находилось в собственности "Tres Banderas" ("Трех Знамен"), команде отца моего друга Гойо Каррисо. "Красная Звезда" против "Трех Знамен" - это как "Бока" против "Ривера"! Наверное, для тех времен было обычным делом, когда отцы, которые без ума от футбола, заставляют играть своих пареньков за свои команды, и иногда - за деньги. Матч между этими командами был настоящим "класико" района. Но с Гойо мы всегда были в хороших отношениях. В таких хороших, что однажды, в середине 1969 года, в школе, где мы были товарищами по классу, он мне сказал:
- Диего, в субботу приезжали тренироваться "Архентинос Хуниорс", и мне передали, чтобы я привел мальчишек на просмотр. Хочешь пойти?
- Не знаю, я должен спросить своего отца. Не знаю...
На самом деле я знал, что если попрошу своего отца, чтобы он меня туда отвел, он должен будет потратить деньги на билет и выкроить время из своего короткого отдыха. И это обстоятельство охлаждало мой пыл. Но как это всегда происходило, если я хотел о чем-либо поговорить с отцом, я всегда рассказывал об этом маме... И Тота, как всегда, рассказала об этом отцу, и оказалось, что он согласился сводить меня на просмотр и посмотреть, что из этого может выйти. Узнав об этом, я понесся к дому Гойо быстрее, чем Бен Джонсон. До него было что-то около трех километров, я пробежал Семь Полян, примчался туда на последнем издыхании и сказал: "Гойо, я иду, иду, мне разрешили! Когда это будет?" Оставалось всего несколько дней, но для меня они тянулись словно столетие…
Печатается с сокращениями.
Примечания:
*потрерос - необорудованные, "дикие" футбольные поля в бедных кварталах Буэнос-Айреса;
**патио - маленький внутренний дворик дома.
***асадо - аргентинское национальное блюдо, жаркое из говядины на углях.
